...
Дополним биографическую страничку небольшим очерком воспоминаний Игоря Николаевича Русина о нашей школе:
Игорь Николаевич Русин родился 31 марта 1945 года. 1 сентября 1952 года поступил в первый класс 5-ой мужской школы. Классным руководителем и основным учителем с первого по четвёртый класс была Лина Федосеевна Комиссарова, добрая и хорошая учительница. Школа была замечательная, но начались реформы. По-моему, в 1954 году школы сделали смешанными и часть нашего класса перешла в 12 школу, которая до этого была женской. А я так и учился бы в 5 школе, если бы не началась школьная реформа и нашу замечательную школу не сделали восьмилеткой. После окончания восьмого класса я перешёл в 12 школу, которая была рядом с нашим домом и закончил её в июне 1963 года с золотой медалью.
На выбор профессии повлиял отец, который был метеорологом, участвовал во многих экспедициях, был даже в Антарктиде. Поэтому я поступил в Ленинградский гидрометеорологический институт, который и закончил в 1968 г, получив специальность метеоролога со специализацией «Численные методы прогноза погоды». Получил диплом с отличием и был принят осенью 1968 года в аспирантуру Главной Геофизической обсерватории им. А.И. Воейкова. Там написал свои первые работы, которые получились не по метеорологии, а по океанологии. После окончания аспирантуры вернулся в Ленинградский гидрометеорологический институт, сначала в научно-исследовательский сектор, где продолжал работу над своей темой. Защитил диссертацию и получил степень к.ф.-м. н. по специальности океанология. Заведовал лабораторией взаимодействия океана и атмосферы. Выполнял научные работы по моделированию динамики атмосферы, устьевых участков рек. Участвовал в исследованиях, связанных с интереснейшим проектом переброски северных рек. С 1979 года был приглашён для чтения лекций на кафедру метеорологических прогнозов ЛГМИ. В 1981 г. был избран доцентом этой кафедры. Хотя с этого времени основной стала преподавательская работа, руководил работами по компьютеризации прогнозирования погоды. В 90-х годах, когда большая часть учеников либо ушла из профессии, либо уехала за рубеж, подготовил и защитил докторскую диссертацию и получил учёную степень доктора географических наук по специальности метеорология, климатология, агрометеорология. В 2001 году был приглашён на кафедру климатологии Санкт-Петербургского университета, где преподаю до настоящего времени.
Опубликовал более 150 статей, но главными своими работами считаю учебники и учебные пособия:
1. Русин. И.Н. Гидродинамические методы долгосрочного прогноза погоды.- Л.: Изд. ЛПИ. -1984.
2. Русин. И.Н. Современные методы метеорологических прогнозов. - Л.: Изд. ЛПИ. -1987.
3. Русин. И.Н. , Тараканов Г.Г. Сверхкраткосрочный прогноз погоды. - СПб.: РГГМИ. -1996.
4. Русин И.Н. Опасные природные явления и возможности их прогноза.- СПб.:РГГМУ. -2002.
5. Русин И.Н., Арапов П.П. Основы метеорологии и климатологии. Курс лекций – Российский гос. гидрометеорологический ун-т. Санкт-Петербург, 2008.
6. Русин И.Н. Динамическая метеорология. (Ознакомительный курс): курс лекций. - Российский гос. гидрометеорологический ун-т. Санкт-Петербург, 2008
Автобиографическую страничку подготовил Игорь Николаевич Русин. ©
Редакторская правка - М.Т. Валиев.
Редакторская правка - М.Т. Валиев.
17.05.2017
Дополним биографическую страничку небольшим очерком воспоминаний Игоря Николаевича Русина о нашей школе:
"Прекрасное далеко.Часть 1"
Моя любимая средняя школа №5 на 14 линии Васильевского острова.
Моя память сохраняет только отдельные события моего детства. И связать их я могу только потому, что сам все прожил и знаю, что было потом. Так что и рассказывать я могу честно только про эти картинки из памяти, а связки буду стараться делать покороче.
З0 августа 1952 года. Мы с мамой вдвоём в большой комнате нашей квартиры в доме 32 по 13 линии за круглым столом под большим абажуром с бахромой оборачиваем букварь. Может быть, и ещё какие-то книжки были. Наверняка был пенал, тетрадки, портфель. Но их я не помню. А вот как мама обёртывает в кальку букварь, выстригает ножницами кусочки, чтоб легче было завернуть поля внутрь обложки, как картинка букваря становится мутной и мне обидно за это. Вот это я помню. Только мне почему-то кажется, что на моем букваре был мальчик
31 августа 1952 года. Наверное, нужно было идти на первое моё классное собрание, собрание 1-го класса «б». Ничего не помню, кроме вестибюля пятой школы. Не сосчитать, сколько раз я потом проходил через него. Даже дрались в нем портфелями, но это уже позже в 3 и 4 классах. А тогда я был потрясен тем, сколько там незнакомых мальчишек. До школы я рос с бабушкой и во двор попал уже школьником, так что множество мальчишек было ошеломляющим.
А вот про 1 сентября 1952 года я ничего не помню. Наверняка, я был с букетом, об этом мама заботилась класса до 4-го, По-моему, никаких праздников «Первого звонка» тогда не было. Впечатление не этого дня - помню, как поднимался по большой-большой очень широкой лестнице, с красивыми перилами, по которым, очевидно, было очень удобно съезжать, но я никогда этого не пробовал: во-первых, стеснялся, а во-вторых, позже мы передавали друг-другу страшные рассказы-легенды пятой школы, среди которых была и про то, что кто-то в эти перила вставил бритву. В начальных классах мы учились на четвёртом этаже. Наверное, туда я и шёл по этой лестнице. На четвёртом этаже справа от лестницы размещался 1«в», а в зале во второй аудитории (я такого и слова-то тогда не знал) помещался наш 1«б». Забылась уже планировка!
В классе нас рассаживала по партам наша учительница Лина Федосеевна < Акулина (Лина) Федосеевна Комиссарова > Класс был огромный, кажется, 43 или 44 ученика. У меня есть фотография этих мальчиков только уже во втором классе. Одеты все были по-разному, форма появилась только в третьем классе. Да и ребята были разные: спокойные и хулиганистые, аккуратные и не очень, скромники и задиры.
Мне кажется, что я сидел во второй колонке парт от окна на одной из последних парт. Был я ростом выше всех в классе и уж точно самый толстый. А рассаживала нас Лина Федосеевна по росту: впереди самые маленькие. И казалось мне, что от учительницы я далеко-далеко, что она меня и не видит совсем. Но нас научили поднимать руку, когда хочешь ответить, и моя рука в начальных классах всегда тянулась вверх.
Нужно еще написать про парты, доску и цветы на подоконниках. В начальных классах на подоконниках всегда стояли какие-то зелёные растения. Это я точно помню. И дежурный по классу, который должен был мыть тряпку, вытирать доску, еще должен был поливать цветы. Доска была огромная, во всю стенку. Мы в начальной школе, да и в средней доставали только до нижней части. А парты красили каждый год в чёрный цвет, они прилипали к рукавам и когда ты их отлеплял, на рукавах ничего не оставалось, а на парте оставались мелкие ворсинки. Под крышкой парты была полка для портфеля. Туда можно было положить что-нибудь интересное и заглядывать во время урока. Но учительница это замечала, и если ты делал это часто, то могла записать замечание в дневник. Кстати о дневнике. Такой, как сейчас, отпечатанный и магазинный у нас появился уже после первого класса. А в первом классе у меня был просто толстый блокнот, на котором учительница написала слово «Дневник» и уже в него ставила отметки, писала замечания или послания моей маме.
Ну конечно, нужно вспомнить портфель, ручки, перышки и чернильницы. На верху в парте была круглая дырка. В эту дырку вставлялась чернильница-непроливайка. Конечно, если очень хотелось, можно было вылить из неё чернила на себя или соседа, но это требовало большой практики. А теорию непроливаемости знали только отдельные юные гении. Я не знал, а сейчас и думать об этом не хочу: пусть это будет навсегда для меня школьной тайной.
Чернила в чернильницу каждое утро доливала нянечка. Я приходил в школу очень рано, чаще всего самый первый, поэтому видел этот процесс. У нее был большой грязный чайник, из носика которого лились чернила. Чернила нужны были для самого трудного урока – для чистописания. Начиналось оно сразу, с первых дней. Но сначала мы использовали карандаш. Первое моё домашнее задание было нарисовать карандашом гриб по клеточкам. Я как сейчас помню и этот гриб на первой странице тетрадки в клеточку, и мою первую отметку под ним. Это была четвёрка. Именно она, наверное, определила меня в отличники. Уж очень она мне не понравилась. Я стал стараться писать и рисовать и всё наладилось.
Когда ученик начинал уверенно писать буквы и цифры карандашом, ему разрешалось начать писать ручкой. Наши ручки назывались вставочки, потому что в их раздвоенный носик вставляли пёрышко. Это было славное перо №86. Позже в пятом классе нам разрешалось уже писать и пером «уточкой», у которого был узелок на носике. Но это перо не делало выделения «нажима» и «волосяной линии», которые получались, если мы правильно писали №86.
Все было по простому. Обычно уроков было четыре, но сразу по 45 минут. Переменки по 10 минут. Не помню, была ли в первом классе большая перемена. Точно она была с четвертого или пятого класса, когда стало уже по пять и шесть уроков. С переменой связано у меня самое яркое воспоминание первого учебного года. Мы носили с собой завтраки. В перемену можно было их съесть. И вот я помню, что впереди меня парты через две Юрка Чемоданов ел помидорину, которую мог держать только двумя руками, потому что она была размером с его голову!
Но обычно на перемене всех учеников дежурный должен был выгнать в зал. В зале полагалось ходить по кругу. Но часто мальчишки бегали, хотя дежурная учительница на перемене это пресекала. Бегать после 45 минут сиденья очень хотелось, даже в пятнашки играли, лавируя между бродящими по кругу. Но иногда кончалось это плохо: падали, разбивали носы и губы, а один раз мой одноклассник Сережка Медведев с разбегу запрыгивал на сцену и упал назад, ударился головой и получил сотрясение мозга. Потом он долго лечился и отстал от нас, оставшись на второй год. Зато к нам пришёл, оставшийся на второй год, его старший брат Сашка Медведев, с которым мы потом сидели вместе на задней парте и дружили.
За беготню и другие нарушения порядка мы получали замечания в дневники и, страшно сказать, четвёрки «по поведению» в субботу в дневник. Две-три четвёрки за четверть и могли выставить четверку по поведению в табель. А это уже казалось ужасно страшным. Вызывали родителей к директору!
Директор! Его звали Степан Иванович <Пашков>. Каждый или почти каждый день утром он стоял перед своим кабинетом на втором этаже на лестнице и встречал своих учеников. Мы его боялись. Но я думаю, что он был хорошим человеком и очень уважаемым директором. Если бы он не умер, когда мы учились в седьмом классе, я думаю, нашу замечательную, уникальную школу не сделали бы восьмилеткой. А в то время вызов в кабинет к директору для нашего брата-ученика было самой страшной угрозой. Ученики туда ходили только с родителями, и мы никогда не слышали, что там происходило, в этом кабинете. Не помню, по какому поводу, но я тоже попал туда один раз, правда, без мамы, а значит не за провинность. Помню высокий и длинный кабинет, огромный стол, настольную лампу с обычным зелёным стеклянным колпаком и бронзовый письменный прибор.
У нас в школе в зале на втором этаже проводили торжественные линейки. Я помню в первом классе на день смерти Ленина, 22 января, нас на линейке приняли в октябрята. Позже, весной 1953 года умер Сталин. Я хорошо помню, как вывесили на всех домах красные флаги с траурной чёрной каймой. По случаю смерти Сталина была особая линейка. Даже музыка играла. Нас первоклассников, поставили в почётный караул вокруг бюста Сталина. Стояли мы не долго, но я помню эту линейку.
Теперь о главном для меня в первом классе и потом почти до восьмого. Это были уроки пения. К сожалению, в списке учителей на сайте гимназии Карла Мая нет моей учительницы музыки, которую звали Ольга Владимировна. Фамилию её я не знал. Маленький был, не понимал, что это нужно. Пел я с раннего детства. Дома с мамой, в гостях, в детском саду. Придя в школу, на первом же уроке музыки Ольга Владимировна прослушивала нас, и я стал к ней приходить после уроков, чтобы разучивать разные песни для выступлений на школьных концертах и на разных конкурсах. Она говорила моей маме, что мне нужно идти на прослушивание в капеллу. Но следующей осенью умерла бабушка, и я пропустил прослушивание, а потом был принят в детский хор Кировского театра. Так я и пел, пока в седьмом классе весной не начал ломаться голос. Но к этому времени Ольга Владимировна уже не работала в нашей школе, а пришёл какой-то мужчина, с которым я уже не занимался.
Кроме занятий в классе с Линой Федосеевной и уроков пения с Ольгой Владимировной, у нас ещё была физкультура. Зал в пятой школе был довольно большой и оборудован для занятий гимнастикой, ну и кольца баскетбольные висели. Учителя физкультуры звали Фёдор Васильевич <Башилов>. Любимым учителем он для меня не стал. С физкультурой у меня было всегда было плохо. Хоть и ростом я был велик для своего возраста, но толстый тоже был. Во дворе в драке я мог постоять за себя, но в физкультурном зале по канату влезть не мог, руки не держали, а тренироваться мне было неинтересно. Однако в первом классе из-за роста я почему-то оказался самым удачливым прыгуном в высоту. Даже на олимпиаду меня послали в тогдашнюю 10-ую школу, что была на моей 13 линии сразу на углу Большого проспекта. Никаких спортивных подвигов я не совершил ни тогда, ни позднее, хотя с весны седьмого класса начал тренироваться и ходить на стадион «Динамо» в детскую секцию самбо.
Не помню, с какого класса нам разрешили ходить в школьную столовую. Почему-то я не помню в ней таких больших очередей, как потом в 12 школе. Может быть, каждый класс ходил по какому-то расписанию. Столовая была маленькая. Денег нам тогда давали обычно 1 рубль (это ещё сталинские деньги, когда проезд в трамвае стоил 30 копеек). На этот рубль можно было съесть либо три пончика по 30 копеек и чай за 10 копеек, либо чай, пончик и винегрет, кажется за 50 копеек). Позже класса так с пятого, мы не ходили уже в столовую, а сэкономленный рубль использовали после школы, покупая в угловом гастрономе конфеты. Чаще всего это были «Кавказские» за 100 грамм 1р. 49 коп. Вскладчину можно было и других конфет купить, с фантиками. Особенно ценились конфеты «Куколка». У них фантик был большой и пропарафиненный и поэтому очень подходящий для игры.
Ну, вот немножко рассказал про наш школьный быт. Про товарищей я ещё расскажу. А теперь я хочу вспомнить нашу замечательную школу. Не было такой другой и вряд ли будет. Вот пришёл ты в школу, разделся в тесной раздевалке, поднимаешься по величественной лестнице на два пролёта и попадаешь на площадку второго этаже. Перед тобой огромная дверь, за которой скрывается БИБЛИОТЕКА. Справа кабинет директора, ещё дальше вправо по коридору учительская. Но там мы почти не бывали. А БИБЛИОТЕКА пятой школы, наверное, оставшаяся ещё от гимназии Карла Мая, потрясла моё воображение с первого посещения.
В библиотеку записывали только тех учеников первого класса, кто научился читать. Мы тогда до школы читать не учились и большинство не умело. Не умел и я. Но к третьей четверти я уже умел читать довольно хорошо, и дома мама подсовывала мне разные детские книжки из нашей домашней библиотеки. Поэтому, когда несколько ребят из нашего класса Лина Федосеевна повела записываться в библиотеку, я уже тонкие детские книжки с крупными буквами читал свободно и многие прочёл. Мы переступили порог библиотеки, и я увидел высоченные шкафы с книгами в золоченых переплётах. Они занимали все стены, а один огромный шкаф от окна отгораживал рабочее пространство библиотекаря. В середине комнаты был, кажется, большой овальный стол, но я его не отчётливо помню, потому что был покорён этими огромными шкафами с большими книгами в торжественных переплётах.
Правда, библиотекарша предложила нам книжки, которые я уже читал, а потом я нашёл и другие библиотеки, да и мама мне все время подсовывала отличные книги. Так что пользовался я школьной библиотекой мало, но её величественный вид на всю жизнь запомнился мне и, может быть, способствовал глубочайшему почтению к библиотекам вообще.
Специализированных кабинетов в пятой школе было несколько; физики, химии и биологии. До сих пор, читая лекции студентам, я рассказываю им об опытах по физике, которые мне удалось увидеть в кабинете физики пятой школы. Я не помню точно, как он был расположен, но помню его внешний вид: амфитеатром расположенные столы и скамейки позволяли даже с задних рядов хорошо видеть всё, что показывал учитель. Я не увлекался физикой, предпочитал математику, и даже не помню, кто у нас физику преподавал. В восьмом классе, кажется Ольга Максимовна <Угнивенко> а раньше не она, но не помню кто. За кабинетом располагалась физическая лаборатория. Это вообще был целый музей. Правда, нас туда не пускали и посмотреть удавалось только случайно на переменках перед физикой.
Теперь о кабинете химии. Впоследствии, во время учёбы и и работы в ЛГМИ, я бывал на кафедре гидрохимии, которой руководил академик О.А. Алёкин. Так вот там я не увидел ничего, чего не было бы в химической лаборатории пятой школы. Школьники обучались в таких же условиях, в которых работали учёные гидрохимики. И учительница была замечательная, Кира Сергеевна < Белякова>. Мало того, что умная и отличный преподаватель, она ещё была и очень красивая женщина. Для нас, восьмиклассников она была непререкаемым авторитетом.
Но самым интересным кабинетом был кабинет биологии. После начальной школы, где нас опекала Лина Федосеевна, с пятого класса мы попали в железные руки «Семядоли», т.е. нашей классной руководительницей стала учительница ботаники, зоологии и анатомии Ольга Михайловна Дёмина. Уж её-то фамилию я запомнил. Но нет худа без добра. Наши базовым классом, классом, где проходили классные собрания, стал кабинет биологии.
Господи! Чего там только не было! По периметру стояли огромные стеклянные шкафы, за стенками которых были чучела разных животных, причём сделаны они были как для музея. Леопард сидел на крупной ветке и его оскаленная пасть устрашала огромными клыками. Совы, ястребы, разные мелкие птицы. На полках шкафа в узких стеклянных банках торчали заспиртованные ящерицы и змеи. (Среди школьников ходила легенда, что одна из этих змей не заспиртовалась совсем, что у неё в пробке банки есть дырочка, через которую она дышит.) Вместо парт в кабинете были столы, а сама Семядоля сидела за большим столом, стоящим на возвышении лицом к учащимся. Позади неё были всякие плакаты, вроде системы кровообращения человека, а справа стоял скелет. С этим скелетом ученики время от времени здоровались за руку, когда попадали в кабинет, а Семядоля не видела. Почему её так называли, мы не знали. Что-то про семядоли бобовых растений, кажется, она нам рассказывала. Но прозвище было у неё исстари, и оно ей подходило на все сто процентов, хотя и непонятно, откуда бралась такая уверенность. Биологические дисциплины меня не особенно интересовали, а орала она громко. Была она росту высокого. Только некоторые из нас доросли до неё к восьмому классу. Когда она ругала кого-нибудь из провинившихся пятиклассников, впечатление на меня лично это производило большое и крайне противное".
"Прекрасное далеко. Часть 2".
Столярка и слесарка или ручной труд в школе №5
Скоро я пойду на экскурсию в музей гимназии Карла Мая. Это моя школа, в которой я не был почти шестьдесят лет. Конечно, не удастся пройти по старым коридорам, открыть дверь хоть в один из моих классов. Теперь в этом доме находится институт информатики Академии Наук и меня вряд ли
пустят выше первого этажа, где находится музей, так же как не пускают в закрытые теперь на кодовые замки двор моего дома или на лестницу, ведущую в квартиру моего детства. Так уж устроена жизнь. Я попаду только в те помещения, где раньше у нас были уроки «ручного труда» - в столярную мастерскую и мастерскую работ по металлу. Там когда-то было весело и интересно. Вот и попробую написать про них сегодня, пока впечатления от музея не затуманили воспоминания детства.
Вообще-то уроки ручного труда были в нашем расписании чуть ли не с первого класса. Наверное, что-то вырезали и склеивали. Не помню. Но помню, как в третьем классе Лина Федосеевна учила нас шить. Учила капитально, помню, у меня была целая папка с двумя иголками (для шитья и штопки), катушками белых и чёрных ниток, был даже набор разноцветных мулине для вышивания. Может, всё это и не нужно было на каждом уроке, но всё это мама мне собрала. Лина Федосеевна научила нас трём швам: иголкой вперёд, иголкой назад и стебельчатому. До сих пор, когда нужно что-то зашить или пришить пуговицу мне помогают эти нехитрые швы. Хорошо помню, как Лина Федосеевна просила нас принести из дома носок с дыркой, но обязательно выстиранный. И ещё специальное приспособление для штопки. У меня оно было в виде гриба, а можно было и просто мячик маленький. И она учила штопать этот носок. Странно, больше мне никогда в жизни не приходилось штопать самому, но я помню, как это делать, и при случае смог бы. А вот с вышиванием у меня было плохо. Уж и картинку на тряпочку белую перевели мы с мамой, и бабушкины пяльцы я принёс, но терпения у меня на вышивания не хватало, так ничего и не вышил. Больше ничего не помню я про ручной труд под руководством Лины Федосеевны. Но уроки шитья пригодились и всегда вспоминались мне, когда жизнь заставляла брать в руки иголку с ниткой. И ещё я никогда больше не пытался вышивать и вязать, помнил, что терпения для этого не хватает.
Все эти занятия проходили у нас в нашем обычном классе. А когда мы перешли в четвёртый класс (а может, и в пятый?), урок труда у мальчиков проходил уже в столярной мастерской. Хорошо помню первые уроки. Осень была ясная, солнышко светило прямо в окна мастерской, выходившие на четырнадцатую линию. В мастерской стояли верстаки, я их увидел впервые, и они мне очень понравились. Как звали учителя труда я не помню, а вот его самого помню очень хорошо. Сухощавый, вероятно, среднего роста, шатен с сильной сединой, всегда в синем рабочем халате, под которым была рубашка с галстуком. Руки у него были сильные и уверенные, видимо, сам он был профессиональным столяром. Он мало говорил, больше показывал, как вставить заготовку в верстак, укрепив её колышками, чтоб не зажимать очень сильно, иначе может гнуться, как строгать рубанком, что бы не было перекоса. Мне нравились эти уроки, конечно, я не считал их главными и воспринимал, как увлекательную игру. Делали мы табуретку. Ту самую, которая в «Ералаше» идёт под названием «семь раз отмерь». Вот не помню, доделал ли я свою. Но помню, что некоторые мальчики доделывали, и у них получалось здорово. Очень удивлял меня мой ближайший сосед Миша Федченко (он жил на углу двенадцатой линии и Среднего, а я на тринадцатой через два дома от Среднего). Мальчик он был домашний, не очень здоровый, руки у него были в экземе. Он нервничал часто, горячился и руки у него начинали чесаться, поэтому его бабушка сшила ему перчатки на пуговицах без пальцев, и он постоянно носил их. Миша хорошо учился, но настоящий интерес у него вызывали именно уроки в столярной мастерской. И получалось у него всё очень хорошо. Здорово строгал и Олег Говорушин. Он объяснял, что его учил папа, когда они летом строили дачу. Хочется написать, что эти уроки тоже пригодились мне в жизни. Я узнал, как пользоваться всеми столярными инструментами (кроме топора, топор нам не давали), как соединять бруски под углом и шипом, как клеить столярным клеем и забивать кривые гвозди. Так уж получилось, что никто больше этому меня не учил, а в жизни очень пригодилось. Спасибо, школе.
Кажется, в шестом классе мы перешли из столярки в слесарную мастерскую. Окна слесарной мастерской выходили в школьный двор. Двор этот был обычным в Ленинграде двором-колодцем. Солнце в него не попадало. Ребят туда тоже не выпускали. Был он серый, скучный, даже трава не росла. Поэтому в слесарной мастерской дневного света было мало и там всегда горел электрический.
Учителя я тоже помню хорошо. Звали его Георгий Иванович. В списке преподавателей есть один Георгий Иванович <Девицкий – прим. ред>, но он записан как учитель физкультуры. Может, это не наш, а может перепутали. Георгий Иванович вёл у нас уроки в слесарной мастерской до последнего восьмого класса. Был он весёлым человеком, среднего роста, черноволосый, плотный и даже толстоватый. Он ходил в сером костюме, на рубашке обязательно был повязан галстук, который от его темпераментных движений, постоянно съезжал на бок. Спецодежды он не носил и старался не пачкаться, больше объяснял, чем показывал. Он не так серьёзно относился к нам, как учитель столярного дела. Много шутил, прощал ошибки, но мог и накричать при случае. Отметки ставил хорошие. И мы любили ходить на его уроки.
В шестом классе мы слесарили. Это заключалось в том, что мы обрабатывали заготовку гаечного ключа под нужный размер. Сделать это было даже очень непросто. У ключа должны быть параллельны стороны, захватывающие гайку, а если чуть не точно работать, они начинали расходиться, и приходилось всё начинать сначала с новой заготовкой. Все были уже одеты в спецодежду, у кого какая была. Я был в кепке и чёрном халате. У кого-то даже комбинезоны были. Без спецодежды могли и на урок не пустить. Учились слесарить все и мальчики, и девочки. Почему-то в столярке девочек не было, а тут были все. Дело это было грязное, почему-то у меня все руки были в машинном масле, от напильника летела пыль. Вытираться нужно было ветошью. В общем, все было по-настоящему, как потом уже в одиннадцатилетке я увидел на заводе.
В слесарке стояло много тисков на специальных рабочих столах. В тиски ученик или ученица должны были зажимать свои гаечные ключи, чтобы обрабатывать их напильниками. А ещё было три станка. На них работали особо способные, по очереди, и только в старших классах. Один токарный, который назывался ДИП-300. ДИП означало «догнать и перегнать (Америку, как всегда)» почему 300 я не помню, но полагаю, что это срок, за который предполагалось догнать. Второй фрезерный. К нему я не подходил вроде бы, поэтому ничего про него не помню. Третий был сверлильный. С ним мне доводилось работать. Сверлить дырки (по научному - отверстия) очень было занятно. Я гордился, что ни одного сверла не сломал.
Прошёл учебный год. В следующем году тот же Георгий Иванович в той же слесарке начал учить нас предмету под названием «электротехника». Это мне потом очень пригодилось. Мы собирали разные схемы соединения электроприборов, использовали всякие источники тока. Я потом мог уже сам дома починить электропроводку, звонок, нагреватель или утюг. Тогда вся электропроводка в домах была открытая, и это позволяло быстро разобраться в соединениях. Привык к тому, что током может дёрнуть и это не страшно. Так что мои навыки оказались вполне достаточны для нашего с мамой домашнего хозяйства, да и после школы на работе и в экспедициях с электричеством я обращался достаточно уверенно.
Вот такими были уроки «ручного труда» в период развёрнутого строительства социализма в одной отдельно взятой средней школе №5 на 14 линии Васильевского острова в Ленинграде…
Прекрасное далёко. Часть 3
Служение. О наших учительницах.
Мы росли совсем близко к окончившейся великой войне. В подвале моего дома лежали в ящиках противогазы, а старшие пацаны во дворе рассказывали о войне истории, похожие на страшные сказки. Ленинград был закрытым городом, где было несравнимо меньше народу, чем сейчас, и большинство этого народа составляли женщины. Женщины, пережившие блокаду и войну, привыкшие тащить на себе государство, работу и детей. Мало, кто из них имел мужа. Редко, кто носил не одну и ту же одежду каждый день. Но они гордились своей победой и любили свою родину, свой город и нас, детей. Из таких женщин были и наши учительницы.
Конечно, я не знал их всех. И вспомнить с благодарностью могу только тех, которые учили наш класс. Но хоть их-то я должен помянуть добрым словом, назвать по именам, рассказать об их служении.
Сейчас в школу не попадёшь после занятий. Для организации продлёнки заводят специальных педагогов. А у нас было иначе. В школу приходили утром, а уходили, если хотели, то и к ночи. Учительницы сидели с двоечниками, сидели на октябрятских и пионерских сборах, ходили по домам неблагополучных ребят, а потом вечером проверяли тетрадки и ещё успевали обихаживать маленьких своих детишек, как это делала наша Лина Федосеевна, первая учительница. А классы были большие, не меньше сорока человек. И ученики-то были мальчишками, причём в большинстве дворовыми, потому что почти не было семей, где мамы не работали и смотрели за своими чадами. В моем дворе, который гудел от ребятни, был только один такой мальчик.
Итак, Лина Федосеевна Комиссарова, классная руководительница наша с первого по четвёртый класс. Очень худая, очень простая, очень работящая. Всегда в тёмнозеленой шерстяной кофте ручной вязки из толстых шерстяных нитей, под кофтой белая блузка с кружевным воротничком и заколкой у ворота с красным камушком. Со смешной причёской, какой-то треугольной с высоким хохолком надо лбом. Учила нас, организовывала самодеятельность, водила в ТЮЗ и в цирк, разнимала драки, ходила по вечерам к родителям. Ничего мы не знали про её личную жизнь. Только потом мама мне рассказала, что у неё было двое маленьких дочек-двойняшек. Никогда и ничем она меня не выделяла, хотя маме хвалила. Всю жизнь я помню её внимание и заботу. Ей первое спасибо и низкий поклон.
В пятом классе у нас сменилась классная руководительница, и появились учителя-предметники по русскому языку, арифметике, ботанике, географии и истории древнего мира. Главным для меня человеком среди них была учительница русского языка и литературы Надежда Степановна Соколова. Читал я много, с литературой проблем не было, а вот с русским языком было хуже: всегда в диктовках умудрялся я делать ошибку, одну, но делал. И Надежда Степановна всегда меня ругала на весь класс. Ну, правду сказать, и ошибки я делал идиотские. Один раз написал «мнгновение», причём после долгих раздумий. «Русин!» ругалась Надежда Степановна «Ну, неужели непонятно, что это проверяется словом миг!». Народ смеялся, я краснел. Зато запомнил. А один раз в диктовке написал «карабль». «Ну, нельзя же так! Это же от слова короб, коробка! Понял?» ругалась учительница. Так я получал свою обычную единственную четверку в четверти. Но на уроках у неё было интересно. Время от времени она отвлекалась от темы урока и рассказывала что-нибудь из своего гимназического прошлого или учила нас «хорошему тону». «Вот вы идёте по улице и кушаете мороженое» говорила она. «А навстречу вам идёт человек, у которого нет денег на мороженое. Поставьте себя на его место! Поймите, как ему будет обидно! И никогда ничего не жуйте на улице или в других общественных местах». Я запомнил это, Надежда Степановна, хотя и не раз потом с приятелями ел мороженое, гуляя по улицам. Я запомнил, что нужно вовремя поставить себя на место другого человека и понять его. Была она худенькой, небольшого роста и уже очень пожилой. Её дочка тоже была учительницей в нашей школе, а внучка училась на несколько классов младше нас. Но никто и никогда не назвал бы её старой. Она держала себя по-королевски. Скромно и просто одетая в широкую тёмную юбку со сборками, пиджак и блузку, всегда с очень аккуратно причёсанными тёмными почти седыми волосами, она вела уроки, сидя с прямой спиной, очень жёстко и требовательно оглядывала класс своими голубыми глазами. Не помню, чтобы она смеялась. Всегда была серьёзной. Нельзя сказать, чтоб я её любил, но уважал глубоко, терпел молча упрёки и слушался беспрекословно. Кажется, что и остальные тоже. Даже мой приятель и сосед по задней парте Сашка Медведев. Всегда и во всём анархист и дерзило, с Надеждой Степановной он терял уверенность и притихал. Стоял и выслушивал выговора молча, не пытаясь отвечать или объяснять. Интересно, что в сочинениях она всегда приветствовала собственное мнение. Если оно противоречило учебнику, иногда громила это мнение перед классом, но никогда не унижала, всегда по делу и от всего сердца, без фальши. Её я тоже вспоминаю часто и с благодарностью.
Для меня самым важным предметом в школе всегда была математика. Называлась она по-разному. В пятом классе это была арифметика. Собственно оперировать с целыми и дробными числами мы научились ещё у Лины Федосеевна. В пятом классе нас учили выполнять сложные вычисления и решать знаменитые задачи про лесорубов, бассейны с двумя трубами и путешественников, которые разными способами переправлялись из пункта А в пункт Б. Говорят, что сейчас эти задачи решают уже путём составления уравнений. Но мы про уравнения узнали только в следующих классах на уроках алгебры. А на уроках арифметики эти задачи приходилось решать, придумывая «первое действие», «второе действие» и так далее иногда до пятого действия. Это было в начале очень трудно. Но теперь-то я знаю, что именно этот метод, освоенный в пятом классе, потом здорово пригодился мне не только в математике и программировании, но и при планировании разных дел, которые возникали в жизни. Эти задачи учили рассуждать и оттачивали умение осмыслить ситуацию.
Арифметике и алгебре в пятом и шестом классе нас учила Нина Яковлевна <Новаковская – прим. Ред>. Внешне я помню её плохо, да и уроки её изгладились из памяти. Помню, что она много шутила и смеялась. Давалась математика мне легко, так что уроки пролетали для меня быстро. На дом по математике и русскому задавали письменные задания. Делал я их быстро и правильно, сразу после школы, чтобы во двор бежать скорей. Ещё наложилось и то, что наш год был первым, когда школьников избавили от промежуточных экзаменов. До нас все классы, начиная с пятого, сдавали экзамены каждый год, а нам повезло, мы сдавали уже экзамены только в четвёртом, седьмом и одиннадцатом классах. А когда экзаменов нет, дышится легче и ответственность меньше. Так что не знаю толком, что сказать про Нину Яковлевну. Помню, что было с ней хорошо.
С седьмого класса у нас уже были алгебра и геометрия. Причём уроки по математике были каждый день. А преподавала нам уже Ольга Ивановна <Гурьянова – прим. ред>. Это была очень строгая учительница. Разговаривала с учениками она довольно сурово. Отметки ставила жёстко, с учениками у доски не церемонилась, спрашивала быстро и требовала чёткого ответа. Я справлялся и получал свои пятёрки. Помню, что Саше Медведеву приходилось плохо. Он математику не любил и не учил, а на контрольных старался списать. Сделать это было ему не просто, потому что контрольные мы писали по вариантам: на одной парте левые колонки писали один вариант, а правые другой, так что у него в правом ряду сидел я, который писал другой вариант, а списывать можно было только у переднего, потому что сидели мы в ряду у окна. Плохих учеников Ольга Ивановна не любила и никакого спуску им не давала. Но все-таки справлялись с математикой почти все. Эта жёсткость учительницы сейчас мне понятна. Она была инвалидом и на правой ноге носила огромный уродливый ботинок. Не была она ни обаятельной, ни симпатичной. Маленького роста, тоненькая, бледная, с кудряшками завивки на коротких, обычных русых волосах. Да ещё и хромала. Конечно, жить ей с этим было непросто, и сердитый её нрав вполне был объясним. Любопытно, что ученики не дразнили её даже заглазно, хотя была она с ними, повторяю, строга.
А в восьмом классе было у нас уже три математики: алгебра, геометрия и тригонометрия. И пришла к нам опять новая учительница, да ещё какая! Новенькая, только что из педагогического института, тихая, даже робкая, Кира Вадимовна <Горшечникова – прим. ред>. А нам-то было уже по пятнадцать лет. Многие, и я в том числе, были выше неё ростом и говорили громкими молодыми басами и баритонами. Она, конечно, стеснялась. Но держалась. Возила нас для проведения измерений на местности на пустырь у сада «Василеостровец» между 23 и 24 линиями и Средним проспектом около школы для слаборазвитых детей. Сейчас там сквер с клумбой, а в наше время было заброшенное трамвайное кольцо, в середине которого паслась привязанная к колу корова. Учила определять высоту удалённых предметов тригонометрическим методом. А в классе держалась вполне достойно, спрашивала без лишней строгости, но и ошибок не прощала. Она была хорошенькая, как большинство молоденьких девушек. Очень тонкая и стройная, с маленьким тонким личиком, остреньким носиком, тёмными волнистыми волосами и голубыми глазами. В костюме из какой-то серой с пупырышками толстой ткани с кушаком на пиджаке. Мы относились к ней покровительственно и не мешали ей работать. А она была очень старательная и ответственная.
Следующим по важности был для меня английский язык. Преподавала его Вера Валерьевна Коц. Теперь, когда прошло столько лет и все эти женщины проходят передо мной как в галерее, мне кажется, что Вера Валерьевна была типичной ленинградкой из блокадниц. Внешне она была похожа на одну из подруг моей бабушки. Невысокого роста, довольно плотного сложения, темноволосая, круглолицая, в очках с сильными стеклами от близорукости, которые делали её похожей на сову. Я не помню, как она была одета в классе. Кажется, в тёмное платье с большим темным же бантом на груди. Ходила по улице она в длинном пальто. Зимой на этом пальто был воротник из чернобурки. Оказалось, что она живёт на двенадцатой линии, и мы с ней один раз столкнулись в тамошнем молочном магазине. Я был почему-то потрясён этим событием. Как же так? Учительница и ходит в магазин. Уже старшим школьником, учась в двенадцатой школе, я часто встречал её на улице. Она шла медленно, глядя через очки себе под ноги, всё в том же пальто с чернобуркой, в смешной старомодной шляпе, как в довоенном кино. Меня она не замечала, потому что по сторонам не смотрела.
Она была медлительна и флегматична. Уроки проходили по шаблону: заданный на дом текст читали и переводили по отдельным предложениям разные ученики, потом у доски разбирали домашние упражнения, потом она выдавала проверенные тетради и излагала какой-то новый материал. Она пыталась говорить с нами по английски, но кроме двух дежурных фраз вроде «Sit down, please!» или «Who is on duty today?», ничего я не помню из её уроков. Уроки были скучные. Ничему я у неё не научился. Но вот сейчас, вспоминая её, осторожно идущую по двенадцатой линии к Среднему, мне становится её жалко. Сейчас бы я непременно остановился, поздоровался, спросил бы, как она поживает, послушал бы о её тихом и наверняка не весёлом быте, утешил бы, как мог. Но ничего нельзя сделать, когда уходит время.
Дальше веселее. У нас были ещё история и география. И преподавали их женщины совершенно не похожие, но почему-то они вспоминаются мне вместе. Историю вела Мария Исааковна. Маленькая, полная, черные с сединой волосы, приветливое лицо, одевалась в тёмные кофты, а блузка была с жабо. Вечно приходила в класс быстрым, энергичным шагом, таща за собой какую-то карту и указку. Историю я любил. Учебник прочитывал обычно сразу весь и на уроках не особенно слушал то, что она рассказывала, встав одним коленом на стул и опершись на учительский стол. Хотя иногда она рассказывал так, что мы заслушивлись. С картами по истории я не дружил. В школе до меня не доходило, что история – это экономическая и политическая география прошлого. Дошло годы спустя, и это открытие подарило мне много интересных часов над книгами по истории. Хороший она была учитель, добрый и весёлый человек. И вообще спасибо этому предмету, позже именно история заставила меня в девятом классе научиться учиться по-настоящему. Но об этом я писал в тексте, посвящённом двенадцатой школе.
А вот географичка Анна Михайловна <Дугина – прим. ред.>, была чем-то похожа на Марию Исааковну. Хотя во внешности было только два общих момента Обе они были маленького роста. Уже в шестом классе, большинство мальчишек смотрело на них сверху вниз. А ещё обе они почти прибегали в класс, таща с собой карту и указку. Анна Михайловна была кудрявой, черноволосой, стриглась коротко. Лицо её имело азиатские черты, хотя её чёрные глаза не были узкими. Круглое лицо её было покрыто оспинами и часто улыбалось нам хитрой улыбкой, как будто говорящей «ну, я сейчас вам задам задачу». Обычно она носила светло голубую, как мне сейчас кажется выцветшую шерстяную кофту и чёрную юбку. Вела урок очень динамично, выдумывала разные домашние задания, которые было интересно и не просто выполнять.
Ей принадлежит авторство моей единственной за всю мою школьную историю двойки. Уж даже не помню за что. Конечно, над домашним заданием по географии мне особенно трудиться не приходилось. До восьмого примерно класса нам задавали две-три страницы текста. Мне дома достаточно было один раз прочитать, и на уроке я мог валять по памяти, прямо читая учебник в голове. Видимо, я не сделал какую-нибудь контурную карту. Дело было то ли в шестом, то ли в седьмом классе. Двойку она мне влепила совершенно безжалостно. Поскольку это нарушало моё представление о том, что никаких отметок, кроме пятёрок, в табеле быть не должно, то я после урока спросил у неё, как мне исправить двойку. Она мне честно сказала, что за четверть она спросит меня ещё не более двух раз, а значит, у меня в табеле может выйти, самое большое четвёрка. Так что пусть-ка я сделаю ей что-то незаурядное, например, макет одной из природных зон по географии. И начались приключения.
Я решил, что буду делать тундру. Это просто: снег, чум, в чуме огонь, рядом олень. Вот только не учёл, что мои способности и навыки рукодельника были всегда очень ниже среднего уровня. Делать я взялся из подручных средств. Отодрал подставку от перекидного календаря и наклеил на неё кусок ватмановской бумаги. Снег вышел. Оленя вырезал из какого-то журнала и приклеил, но он всё-время падал. Скрутил из ватмана фунтик, отрезал ему верхушку и покрасил коричневой акварельной краской. Получился чум, который никак не хотел приклеиваться острой кромкой к подставке. Все же как-то исхитрился и приделал чум к оленю, который теперь стоял, наклонившись к горизонту боком градусов этак под семьдесят (так однажды стоял пьяный мужик у гастронома на углу среднего и четырнадцатой линии, он стоял, и я стоял с портфелем и ждал, когда он упадёт, а он всё не падал). Собрал схему из батарейки и лампочки для фонарика и только потом сообразил, что батарейка не лезет в чум, а в тундре ей не место. А куда её девать? Без неё не будет в чуме костра. В общем, потратив недели полторы и не собрав ничего путного, я принёс, что получилось Анне Михайловне. Она очень серьёзно все осмотрела, а потом сказала, что такой принять не может. Всё было зря. Выручил меня ещё один мальчик из нашего класса Валера Михаилов. Учился он слабо, но руки были у него по-настоящему золотые. Мне он очень нравился за скромность и талант резчика. Вдвоём с ним, мы довели мой макет до кондиций, когда Анна Михайловна его приняла и поставила мне лишнюю пятёрку, как она сказала, за труд и потраченное время. А потом на выставке школьных работ макет этот стоял, но авторство было за Валерой, и это было честно. Такая была история с географией у меня, а у других бывали свои географические истории. Была Анна Михайловна на выдумки щедра и спрашивала с провинившихся строго.
В шестом классе началась у нас физика, но сказать мне о ней нечего. Не помню я учителя. А вот в восьмом классе физику вела Ольга Максимовна <Угнивенко – прим. ред.>. Высокая, сухопарая, с короткой стрижкой тёмных волос, чёрными глазами и хорошим, умным лицом и низким голосом. Она носила светло коричневый костюм и запомнилась мне с классным журналом в руках. Как преподавателя я её не помню, но помню, что она была сдержанной, хотя и улыбалась иногда.
А в седьмом классе началась у нас химия, и пришла к нам Кира Сергеевна <Белякова – прим. ред.>. Мне она нравилась очень. Во-первых, она была самая красивая учительница в школе. И хотя сейчас я вспоминаю её тоже все время в одной и той же розовой шерстяной кофточке, белой блузке с кружевами и юбке с крупными складками, она была элегантной и держалась уверенно и слегка высокомерно. Во-вторых, Кира Сергеевна вела свой весьма серьёзный предмет очень интересно. Правда, этому способствовал отлично оборудованный кабинет химии. Мы стояли за столами, что-то там переливали из пробирки в пробирку, а она ходила, показывала, рассказывала, объясняла. Вроде бы и учебник она не пересказывала и домашние задания как-то я не помню, чтоб мы отвечали. Помню, что несколько раз в четверть она оставляла нас в нашем классе и проводила письменную контрольную работу. По ней, вроде бы и четвертные оценки ставила. Как сейчас мы проводим текущее тестирование студентов.
Кира Сергеевна, пожалуй, единственная из учителей внимательней всего относилась к тем, кто учился у неё на пятёрки. Именно она собрала нас с Сашей Титковым, Яшкой Цукерманом и Володей Левенбергом в начале восьмого класса и сказала, что школу сделают восьмилеткой, а нам придётся учиться в другой школе вместо десяти одиннадцать лет, поэтому она рекомендует нам подзаняться и сдать экстерном за девятый класс в конце восьмого, чтобы остаться в пятой школе и кончить десятилетку. Она пообещала позаниматься с нами и организовать сдачу экзаменов. Мы дружно испугались. Это понятно, тогда мы просто не могли вообразить, как это можно за год сдать два класса. Это казалось немыслимым объёмом. Только теперь я понимаю, что она была права, и все мы вполне могли это сделать. В общем, Кира Сергеевна была уже учителем другого уровня, она учила не школьников своего класса, она думала о судьбах интересных ей, как педагогу, молодых людей. Навсегда она у меня перед глазами. Идёт, как будто плывёт, по залу второго этажа, улыбается и здоровается с нами.
Ну, вот и наступил черед рассказать о нашей классной руководительнице Ольге Михайловне Дёминой. Я всё откладывал, потому что вспоминаю о ней без удовольствия. Но справедливости ради следует сказать, что и она внесла немалый вклад в то, каким я вышел в жизнь. Она единственная из наших учительниц имела прозвище. Именно по прозвищу о ней и вспоминали. Прозвище это было «СемЕдоля». Я нарочно написал так, через «е», как мы произносили, хотя по ботанике мы проходили, что семядоля это зародышевый лист в эмбрионе растения (подсмотрел в интернете, тогда никто из нас не знал, что это такое, хоть и учила она нас ботанике). Прозвище это ей так шло непонятно почему, что никому и в голову не приходило называть её иначе. Она была очень крупная женщина, высокая и широкая в кости. Даже в восьмом классе совсем не все наши мальчики выросли до неё. Волосы у неё были светлые, лёгкие, почти как дым. Она их собирала в пучок, но все равно они образовывали ореол над её головой. Лицо было простое, не отталкивающее и не притягивающее. Глаза серые. Голос громкий, довольно низкий и сильный. Когда она орала на кого-нибудь из нас, мне было очень противно. Наверное, от этого крика понял я, что не дам никому никогда на себя орать. Ну, правда, поводов орать на меня у неё не было.
Преподавала она у нас ботанику, зоологию и анатомию. Кабинет биологии был потрясающе интересным, настоящий музей. Но почему-то именно об этом музее Семедоля нам совершенно не рассказывала. Обычно она сидела напротив учеников за широким столом, который стоял на возвышении. Сзади неё на доске сбоку висели разные плакаты по биологии. Я лучше всего помню плакат с системой кровообращения человека. Очень был противный. Уроки у неё выходили скучные: вызов к доске для проверки, читали ли мы домашнее задание, потом сухой рассказ о новом материале. Осенью и весной она вывозила нас на наш «пришкольный участок». Это был маленький сад и огород, выгороженный среди городских построек высоким забором. Жаль, я тогда не догадался спросить, кто сажал этот сад. Потому что яблони в нем, как мне помнится, были довольно старые. Пришкольный участок находился между дворцом Кирова, двадцать восьмой линией и Средним проспектом. Мы там должны были что-то полоть и копать, хотя на самом деле занималась этим честно одна Ольга Михайловна. Мы же старались укрыться от её глаз и заняться чем-нибудь более интересным.
Прошли годы, забылись мальчишеские обиды, и я хочу сказать спасибо и Ольге Михайловне тоже. Как бы мы к ней не относились, она никогда не сделала никому из нас ничего плохого и честно выполняла свои обязанности учительницы и классного руководителя так, как их понимала. В пятом классе у одного из моих одноклассников Саши Болотникова умерла мама, и он остался совсем один. И весь учебный год, пока он не ушёл из школы в ремесленное училище, за ним присматривала Ольга Михайловна. Ходила по разным чиновным инстанциям, добиваясь ему пенсии, покупала продукты и иногда варила обед – благодаря её заботе Саше удалось сохранить оставшуюся ему комнату, а не потерять её, попав в детский дом. Мне так мама рассказывала.
Как-то уже восьмиклассниками мы выходили из школы поздно после репетиции новогоднего спектакля. На улице давно уже было темно. Вместе с нами в вестибюле собирались домой несколько учительниц, среди них возвышалась и Ольга Михайловна, а в школе ещё оставались и учителя, и ученики, и библиотека работала.
Школа для нас была, как дом, куда можно было прийти в любое время, рассказать о своих проблемах, получить совет и посильную помощь. Нам очень повезло со школой и с небогатым, несытым, но добрым временем 50-х годов ХХ нашего века, когда мы в ней учились.
Столярка и слесарка или ручной труд в школе №5
Скоро я пойду на экскурсию в музей гимназии Карла Мая. Это моя школа, в которой я не был почти шестьдесят лет. Конечно, не удастся пройти по старым коридорам, открыть дверь хоть в один из моих классов. Теперь в этом доме находится институт информатики Академии Наук и меня вряд ли
пустят выше первого этажа, где находится музей, так же как не пускают в закрытые теперь на кодовые замки двор моего дома или на лестницу, ведущую в квартиру моего детства. Так уж устроена жизнь. Я попаду только в те помещения, где раньше у нас были уроки «ручного труда» - в столярную мастерскую и мастерскую работ по металлу. Там когда-то было весело и интересно. Вот и попробую написать про них сегодня, пока впечатления от музея не затуманили воспоминания детства.
Вообще-то уроки ручного труда были в нашем расписании чуть ли не с первого класса. Наверное, что-то вырезали и склеивали. Не помню. Но помню, как в третьем классе Лина Федосеевна учила нас шить. Учила капитально, помню, у меня была целая папка с двумя иголками (для шитья и штопки), катушками белых и чёрных ниток, был даже набор разноцветных мулине для вышивания. Может, всё это и не нужно было на каждом уроке, но всё это мама мне собрала. Лина Федосеевна научила нас трём швам: иголкой вперёд, иголкой назад и стебельчатому. До сих пор, когда нужно что-то зашить или пришить пуговицу мне помогают эти нехитрые швы. Хорошо помню, как Лина Федосеевна просила нас принести из дома носок с дыркой, но обязательно выстиранный. И ещё специальное приспособление для штопки. У меня оно было в виде гриба, а можно было и просто мячик маленький. И она учила штопать этот носок. Странно, больше мне никогда в жизни не приходилось штопать самому, но я помню, как это делать, и при случае смог бы. А вот с вышиванием у меня было плохо. Уж и картинку на тряпочку белую перевели мы с мамой, и бабушкины пяльцы я принёс, но терпения у меня на вышивания не хватало, так ничего и не вышил. Больше ничего не помню я про ручной труд под руководством Лины Федосеевны. Но уроки шитья пригодились и всегда вспоминались мне, когда жизнь заставляла брать в руки иголку с ниткой. И ещё я никогда больше не пытался вышивать и вязать, помнил, что терпения для этого не хватает.
Все эти занятия проходили у нас в нашем обычном классе. А когда мы перешли в четвёртый класс (а может, и в пятый?), урок труда у мальчиков проходил уже в столярной мастерской. Хорошо помню первые уроки. Осень была ясная, солнышко светило прямо в окна мастерской, выходившие на четырнадцатую линию. В мастерской стояли верстаки, я их увидел впервые, и они мне очень понравились. Как звали учителя труда я не помню, а вот его самого помню очень хорошо. Сухощавый, вероятно, среднего роста, шатен с сильной сединой, всегда в синем рабочем халате, под которым была рубашка с галстуком. Руки у него были сильные и уверенные, видимо, сам он был профессиональным столяром. Он мало говорил, больше показывал, как вставить заготовку в верстак, укрепив её колышками, чтоб не зажимать очень сильно, иначе может гнуться, как строгать рубанком, что бы не было перекоса. Мне нравились эти уроки, конечно, я не считал их главными и воспринимал, как увлекательную игру. Делали мы табуретку. Ту самую, которая в «Ералаше» идёт под названием «семь раз отмерь». Вот не помню, доделал ли я свою. Но помню, что некоторые мальчики доделывали, и у них получалось здорово. Очень удивлял меня мой ближайший сосед Миша Федченко (он жил на углу двенадцатой линии и Среднего, а я на тринадцатой через два дома от Среднего). Мальчик он был домашний, не очень здоровый, руки у него были в экземе. Он нервничал часто, горячился и руки у него начинали чесаться, поэтому его бабушка сшила ему перчатки на пуговицах без пальцев, и он постоянно носил их. Миша хорошо учился, но настоящий интерес у него вызывали именно уроки в столярной мастерской. И получалось у него всё очень хорошо. Здорово строгал и Олег Говорушин. Он объяснял, что его учил папа, когда они летом строили дачу. Хочется написать, что эти уроки тоже пригодились мне в жизни. Я узнал, как пользоваться всеми столярными инструментами (кроме топора, топор нам не давали), как соединять бруски под углом и шипом, как клеить столярным клеем и забивать кривые гвозди. Так уж получилось, что никто больше этому меня не учил, а в жизни очень пригодилось. Спасибо, школе.
Кажется, в шестом классе мы перешли из столярки в слесарную мастерскую. Окна слесарной мастерской выходили в школьный двор. Двор этот был обычным в Ленинграде двором-колодцем. Солнце в него не попадало. Ребят туда тоже не выпускали. Был он серый, скучный, даже трава не росла. Поэтому в слесарной мастерской дневного света было мало и там всегда горел электрический.
Учителя я тоже помню хорошо. Звали его Георгий Иванович. В списке преподавателей есть один Георгий Иванович <Девицкий – прим. ред>, но он записан как учитель физкультуры. Может, это не наш, а может перепутали. Георгий Иванович вёл у нас уроки в слесарной мастерской до последнего восьмого класса. Был он весёлым человеком, среднего роста, черноволосый, плотный и даже толстоватый. Он ходил в сером костюме, на рубашке обязательно был повязан галстук, который от его темпераментных движений, постоянно съезжал на бок. Спецодежды он не носил и старался не пачкаться, больше объяснял, чем показывал. Он не так серьёзно относился к нам, как учитель столярного дела. Много шутил, прощал ошибки, но мог и накричать при случае. Отметки ставил хорошие. И мы любили ходить на его уроки.
В шестом классе мы слесарили. Это заключалось в том, что мы обрабатывали заготовку гаечного ключа под нужный размер. Сделать это было даже очень непросто. У ключа должны быть параллельны стороны, захватывающие гайку, а если чуть не точно работать, они начинали расходиться, и приходилось всё начинать сначала с новой заготовкой. Все были уже одеты в спецодежду, у кого какая была. Я был в кепке и чёрном халате. У кого-то даже комбинезоны были. Без спецодежды могли и на урок не пустить. Учились слесарить все и мальчики, и девочки. Почему-то в столярке девочек не было, а тут были все. Дело это было грязное, почему-то у меня все руки были в машинном масле, от напильника летела пыль. Вытираться нужно было ветошью. В общем, все было по-настоящему, как потом уже в одиннадцатилетке я увидел на заводе.
В слесарке стояло много тисков на специальных рабочих столах. В тиски ученик или ученица должны были зажимать свои гаечные ключи, чтобы обрабатывать их напильниками. А ещё было три станка. На них работали особо способные, по очереди, и только в старших классах. Один токарный, который назывался ДИП-300. ДИП означало «догнать и перегнать (Америку, как всегда)» почему 300 я не помню, но полагаю, что это срок, за который предполагалось догнать. Второй фрезерный. К нему я не подходил вроде бы, поэтому ничего про него не помню. Третий был сверлильный. С ним мне доводилось работать. Сверлить дырки (по научному - отверстия) очень было занятно. Я гордился, что ни одного сверла не сломал.
Прошёл учебный год. В следующем году тот же Георгий Иванович в той же слесарке начал учить нас предмету под названием «электротехника». Это мне потом очень пригодилось. Мы собирали разные схемы соединения электроприборов, использовали всякие источники тока. Я потом мог уже сам дома починить электропроводку, звонок, нагреватель или утюг. Тогда вся электропроводка в домах была открытая, и это позволяло быстро разобраться в соединениях. Привык к тому, что током может дёрнуть и это не страшно. Так что мои навыки оказались вполне достаточны для нашего с мамой домашнего хозяйства, да и после школы на работе и в экспедициях с электричеством я обращался достаточно уверенно.
Вот такими были уроки «ручного труда» в период развёрнутого строительства социализма в одной отдельно взятой средней школе №5 на 14 линии Васильевского острова в Ленинграде…
Прекрасное далёко. Часть 3
Служение. О наших учительницах.
Мы росли совсем близко к окончившейся великой войне. В подвале моего дома лежали в ящиках противогазы, а старшие пацаны во дворе рассказывали о войне истории, похожие на страшные сказки. Ленинград был закрытым городом, где было несравнимо меньше народу, чем сейчас, и большинство этого народа составляли женщины. Женщины, пережившие блокаду и войну, привыкшие тащить на себе государство, работу и детей. Мало, кто из них имел мужа. Редко, кто носил не одну и ту же одежду каждый день. Но они гордились своей победой и любили свою родину, свой город и нас, детей. Из таких женщин были и наши учительницы.
Конечно, я не знал их всех. И вспомнить с благодарностью могу только тех, которые учили наш класс. Но хоть их-то я должен помянуть добрым словом, назвать по именам, рассказать об их служении.
Сейчас в школу не попадёшь после занятий. Для организации продлёнки заводят специальных педагогов. А у нас было иначе. В школу приходили утром, а уходили, если хотели, то и к ночи. Учительницы сидели с двоечниками, сидели на октябрятских и пионерских сборах, ходили по домам неблагополучных ребят, а потом вечером проверяли тетрадки и ещё успевали обихаживать маленьких своих детишек, как это делала наша Лина Федосеевна, первая учительница. А классы были большие, не меньше сорока человек. И ученики-то были мальчишками, причём в большинстве дворовыми, потому что почти не было семей, где мамы не работали и смотрели за своими чадами. В моем дворе, который гудел от ребятни, был только один такой мальчик.
Итак, Лина Федосеевна Комиссарова, классная руководительница наша с первого по четвёртый класс. Очень худая, очень простая, очень работящая. Всегда в тёмнозеленой шерстяной кофте ручной вязки из толстых шерстяных нитей, под кофтой белая блузка с кружевным воротничком и заколкой у ворота с красным камушком. Со смешной причёской, какой-то треугольной с высоким хохолком надо лбом. Учила нас, организовывала самодеятельность, водила в ТЮЗ и в цирк, разнимала драки, ходила по вечерам к родителям. Ничего мы не знали про её личную жизнь. Только потом мама мне рассказала, что у неё было двое маленьких дочек-двойняшек. Никогда и ничем она меня не выделяла, хотя маме хвалила. Всю жизнь я помню её внимание и заботу. Ей первое спасибо и низкий поклон.
В пятом классе у нас сменилась классная руководительница, и появились учителя-предметники по русскому языку, арифметике, ботанике, географии и истории древнего мира. Главным для меня человеком среди них была учительница русского языка и литературы Надежда Степановна Соколова. Читал я много, с литературой проблем не было, а вот с русским языком было хуже: всегда в диктовках умудрялся я делать ошибку, одну, но делал. И Надежда Степановна всегда меня ругала на весь класс. Ну, правду сказать, и ошибки я делал идиотские. Один раз написал «мнгновение», причём после долгих раздумий. «Русин!» ругалась Надежда Степановна «Ну, неужели непонятно, что это проверяется словом миг!». Народ смеялся, я краснел. Зато запомнил. А один раз в диктовке написал «карабль». «Ну, нельзя же так! Это же от слова короб, коробка! Понял?» ругалась учительница. Так я получал свою обычную единственную четверку в четверти. Но на уроках у неё было интересно. Время от времени она отвлекалась от темы урока и рассказывала что-нибудь из своего гимназического прошлого или учила нас «хорошему тону». «Вот вы идёте по улице и кушаете мороженое» говорила она. «А навстречу вам идёт человек, у которого нет денег на мороженое. Поставьте себя на его место! Поймите, как ему будет обидно! И никогда ничего не жуйте на улице или в других общественных местах». Я запомнил это, Надежда Степановна, хотя и не раз потом с приятелями ел мороженое, гуляя по улицам. Я запомнил, что нужно вовремя поставить себя на место другого человека и понять его. Была она худенькой, небольшого роста и уже очень пожилой. Её дочка тоже была учительницей в нашей школе, а внучка училась на несколько классов младше нас. Но никто и никогда не назвал бы её старой. Она держала себя по-королевски. Скромно и просто одетая в широкую тёмную юбку со сборками, пиджак и блузку, всегда с очень аккуратно причёсанными тёмными почти седыми волосами, она вела уроки, сидя с прямой спиной, очень жёстко и требовательно оглядывала класс своими голубыми глазами. Не помню, чтобы она смеялась. Всегда была серьёзной. Нельзя сказать, чтоб я её любил, но уважал глубоко, терпел молча упрёки и слушался беспрекословно. Кажется, что и остальные тоже. Даже мой приятель и сосед по задней парте Сашка Медведев. Всегда и во всём анархист и дерзило, с Надеждой Степановной он терял уверенность и притихал. Стоял и выслушивал выговора молча, не пытаясь отвечать или объяснять. Интересно, что в сочинениях она всегда приветствовала собственное мнение. Если оно противоречило учебнику, иногда громила это мнение перед классом, но никогда не унижала, всегда по делу и от всего сердца, без фальши. Её я тоже вспоминаю часто и с благодарностью.
Для меня самым важным предметом в школе всегда была математика. Называлась она по-разному. В пятом классе это была арифметика. Собственно оперировать с целыми и дробными числами мы научились ещё у Лины Федосеевна. В пятом классе нас учили выполнять сложные вычисления и решать знаменитые задачи про лесорубов, бассейны с двумя трубами и путешественников, которые разными способами переправлялись из пункта А в пункт Б. Говорят, что сейчас эти задачи решают уже путём составления уравнений. Но мы про уравнения узнали только в следующих классах на уроках алгебры. А на уроках арифметики эти задачи приходилось решать, придумывая «первое действие», «второе действие» и так далее иногда до пятого действия. Это было в начале очень трудно. Но теперь-то я знаю, что именно этот метод, освоенный в пятом классе, потом здорово пригодился мне не только в математике и программировании, но и при планировании разных дел, которые возникали в жизни. Эти задачи учили рассуждать и оттачивали умение осмыслить ситуацию.
Арифметике и алгебре в пятом и шестом классе нас учила Нина Яковлевна <Новаковская – прим. Ред>. Внешне я помню её плохо, да и уроки её изгладились из памяти. Помню, что она много шутила и смеялась. Давалась математика мне легко, так что уроки пролетали для меня быстро. На дом по математике и русскому задавали письменные задания. Делал я их быстро и правильно, сразу после школы, чтобы во двор бежать скорей. Ещё наложилось и то, что наш год был первым, когда школьников избавили от промежуточных экзаменов. До нас все классы, начиная с пятого, сдавали экзамены каждый год, а нам повезло, мы сдавали уже экзамены только в четвёртом, седьмом и одиннадцатом классах. А когда экзаменов нет, дышится легче и ответственность меньше. Так что не знаю толком, что сказать про Нину Яковлевну. Помню, что было с ней хорошо.
С седьмого класса у нас уже были алгебра и геометрия. Причём уроки по математике были каждый день. А преподавала нам уже Ольга Ивановна <Гурьянова – прим. ред>. Это была очень строгая учительница. Разговаривала с учениками она довольно сурово. Отметки ставила жёстко, с учениками у доски не церемонилась, спрашивала быстро и требовала чёткого ответа. Я справлялся и получал свои пятёрки. Помню, что Саше Медведеву приходилось плохо. Он математику не любил и не учил, а на контрольных старался списать. Сделать это было ему не просто, потому что контрольные мы писали по вариантам: на одной парте левые колонки писали один вариант, а правые другой, так что у него в правом ряду сидел я, который писал другой вариант, а списывать можно было только у переднего, потому что сидели мы в ряду у окна. Плохих учеников Ольга Ивановна не любила и никакого спуску им не давала. Но все-таки справлялись с математикой почти все. Эта жёсткость учительницы сейчас мне понятна. Она была инвалидом и на правой ноге носила огромный уродливый ботинок. Не была она ни обаятельной, ни симпатичной. Маленького роста, тоненькая, бледная, с кудряшками завивки на коротких, обычных русых волосах. Да ещё и хромала. Конечно, жить ей с этим было непросто, и сердитый её нрав вполне был объясним. Любопытно, что ученики не дразнили её даже заглазно, хотя была она с ними, повторяю, строга.
А в восьмом классе было у нас уже три математики: алгебра, геометрия и тригонометрия. И пришла к нам опять новая учительница, да ещё какая! Новенькая, только что из педагогического института, тихая, даже робкая, Кира Вадимовна <Горшечникова – прим. ред>. А нам-то было уже по пятнадцать лет. Многие, и я в том числе, были выше неё ростом и говорили громкими молодыми басами и баритонами. Она, конечно, стеснялась. Но держалась. Возила нас для проведения измерений на местности на пустырь у сада «Василеостровец» между 23 и 24 линиями и Средним проспектом около школы для слаборазвитых детей. Сейчас там сквер с клумбой, а в наше время было заброшенное трамвайное кольцо, в середине которого паслась привязанная к колу корова. Учила определять высоту удалённых предметов тригонометрическим методом. А в классе держалась вполне достойно, спрашивала без лишней строгости, но и ошибок не прощала. Она была хорошенькая, как большинство молоденьких девушек. Очень тонкая и стройная, с маленьким тонким личиком, остреньким носиком, тёмными волнистыми волосами и голубыми глазами. В костюме из какой-то серой с пупырышками толстой ткани с кушаком на пиджаке. Мы относились к ней покровительственно и не мешали ей работать. А она была очень старательная и ответственная.
Следующим по важности был для меня английский язык. Преподавала его Вера Валерьевна Коц. Теперь, когда прошло столько лет и все эти женщины проходят передо мной как в галерее, мне кажется, что Вера Валерьевна была типичной ленинградкой из блокадниц. Внешне она была похожа на одну из подруг моей бабушки. Невысокого роста, довольно плотного сложения, темноволосая, круглолицая, в очках с сильными стеклами от близорукости, которые делали её похожей на сову. Я не помню, как она была одета в классе. Кажется, в тёмное платье с большим темным же бантом на груди. Ходила по улице она в длинном пальто. Зимой на этом пальто был воротник из чернобурки. Оказалось, что она живёт на двенадцатой линии, и мы с ней один раз столкнулись в тамошнем молочном магазине. Я был почему-то потрясён этим событием. Как же так? Учительница и ходит в магазин. Уже старшим школьником, учась в двенадцатой школе, я часто встречал её на улице. Она шла медленно, глядя через очки себе под ноги, всё в том же пальто с чернобуркой, в смешной старомодной шляпе, как в довоенном кино. Меня она не замечала, потому что по сторонам не смотрела.
Она была медлительна и флегматична. Уроки проходили по шаблону: заданный на дом текст читали и переводили по отдельным предложениям разные ученики, потом у доски разбирали домашние упражнения, потом она выдавала проверенные тетради и излагала какой-то новый материал. Она пыталась говорить с нами по английски, но кроме двух дежурных фраз вроде «Sit down, please!» или «Who is on duty today?», ничего я не помню из её уроков. Уроки были скучные. Ничему я у неё не научился. Но вот сейчас, вспоминая её, осторожно идущую по двенадцатой линии к Среднему, мне становится её жалко. Сейчас бы я непременно остановился, поздоровался, спросил бы, как она поживает, послушал бы о её тихом и наверняка не весёлом быте, утешил бы, как мог. Но ничего нельзя сделать, когда уходит время.
Дальше веселее. У нас были ещё история и география. И преподавали их женщины совершенно не похожие, но почему-то они вспоминаются мне вместе. Историю вела Мария Исааковна. Маленькая, полная, черные с сединой волосы, приветливое лицо, одевалась в тёмные кофты, а блузка была с жабо. Вечно приходила в класс быстрым, энергичным шагом, таща за собой какую-то карту и указку. Историю я любил. Учебник прочитывал обычно сразу весь и на уроках не особенно слушал то, что она рассказывала, встав одним коленом на стул и опершись на учительский стол. Хотя иногда она рассказывал так, что мы заслушивлись. С картами по истории я не дружил. В школе до меня не доходило, что история – это экономическая и политическая география прошлого. Дошло годы спустя, и это открытие подарило мне много интересных часов над книгами по истории. Хороший она была учитель, добрый и весёлый человек. И вообще спасибо этому предмету, позже именно история заставила меня в девятом классе научиться учиться по-настоящему. Но об этом я писал в тексте, посвящённом двенадцатой школе.
А вот географичка Анна Михайловна <Дугина – прим. ред.>, была чем-то похожа на Марию Исааковну. Хотя во внешности было только два общих момента Обе они были маленького роста. Уже в шестом классе, большинство мальчишек смотрело на них сверху вниз. А ещё обе они почти прибегали в класс, таща с собой карту и указку. Анна Михайловна была кудрявой, черноволосой, стриглась коротко. Лицо её имело азиатские черты, хотя её чёрные глаза не были узкими. Круглое лицо её было покрыто оспинами и часто улыбалось нам хитрой улыбкой, как будто говорящей «ну, я сейчас вам задам задачу». Обычно она носила светло голубую, как мне сейчас кажется выцветшую шерстяную кофту и чёрную юбку. Вела урок очень динамично, выдумывала разные домашние задания, которые было интересно и не просто выполнять.
Ей принадлежит авторство моей единственной за всю мою школьную историю двойки. Уж даже не помню за что. Конечно, над домашним заданием по географии мне особенно трудиться не приходилось. До восьмого примерно класса нам задавали две-три страницы текста. Мне дома достаточно было один раз прочитать, и на уроке я мог валять по памяти, прямо читая учебник в голове. Видимо, я не сделал какую-нибудь контурную карту. Дело было то ли в шестом, то ли в седьмом классе. Двойку она мне влепила совершенно безжалостно. Поскольку это нарушало моё представление о том, что никаких отметок, кроме пятёрок, в табеле быть не должно, то я после урока спросил у неё, как мне исправить двойку. Она мне честно сказала, что за четверть она спросит меня ещё не более двух раз, а значит, у меня в табеле может выйти, самое большое четвёрка. Так что пусть-ка я сделаю ей что-то незаурядное, например, макет одной из природных зон по географии. И начались приключения.
Я решил, что буду делать тундру. Это просто: снег, чум, в чуме огонь, рядом олень. Вот только не учёл, что мои способности и навыки рукодельника были всегда очень ниже среднего уровня. Делать я взялся из подручных средств. Отодрал подставку от перекидного календаря и наклеил на неё кусок ватмановской бумаги. Снег вышел. Оленя вырезал из какого-то журнала и приклеил, но он всё-время падал. Скрутил из ватмана фунтик, отрезал ему верхушку и покрасил коричневой акварельной краской. Получился чум, который никак не хотел приклеиваться острой кромкой к подставке. Все же как-то исхитрился и приделал чум к оленю, который теперь стоял, наклонившись к горизонту боком градусов этак под семьдесят (так однажды стоял пьяный мужик у гастронома на углу среднего и четырнадцатой линии, он стоял, и я стоял с портфелем и ждал, когда он упадёт, а он всё не падал). Собрал схему из батарейки и лампочки для фонарика и только потом сообразил, что батарейка не лезет в чум, а в тундре ей не место. А куда её девать? Без неё не будет в чуме костра. В общем, потратив недели полторы и не собрав ничего путного, я принёс, что получилось Анне Михайловне. Она очень серьёзно все осмотрела, а потом сказала, что такой принять не может. Всё было зря. Выручил меня ещё один мальчик из нашего класса Валера Михаилов. Учился он слабо, но руки были у него по-настоящему золотые. Мне он очень нравился за скромность и талант резчика. Вдвоём с ним, мы довели мой макет до кондиций, когда Анна Михайловна его приняла и поставила мне лишнюю пятёрку, как она сказала, за труд и потраченное время. А потом на выставке школьных работ макет этот стоял, но авторство было за Валерой, и это было честно. Такая была история с географией у меня, а у других бывали свои географические истории. Была Анна Михайловна на выдумки щедра и спрашивала с провинившихся строго.
В шестом классе началась у нас физика, но сказать мне о ней нечего. Не помню я учителя. А вот в восьмом классе физику вела Ольга Максимовна <Угнивенко – прим. ред.>. Высокая, сухопарая, с короткой стрижкой тёмных волос, чёрными глазами и хорошим, умным лицом и низким голосом. Она носила светло коричневый костюм и запомнилась мне с классным журналом в руках. Как преподавателя я её не помню, но помню, что она была сдержанной, хотя и улыбалась иногда.
А в седьмом классе началась у нас химия, и пришла к нам Кира Сергеевна <Белякова – прим. ред.>. Мне она нравилась очень. Во-первых, она была самая красивая учительница в школе. И хотя сейчас я вспоминаю её тоже все время в одной и той же розовой шерстяной кофточке, белой блузке с кружевами и юбке с крупными складками, она была элегантной и держалась уверенно и слегка высокомерно. Во-вторых, Кира Сергеевна вела свой весьма серьёзный предмет очень интересно. Правда, этому способствовал отлично оборудованный кабинет химии. Мы стояли за столами, что-то там переливали из пробирки в пробирку, а она ходила, показывала, рассказывала, объясняла. Вроде бы и учебник она не пересказывала и домашние задания как-то я не помню, чтоб мы отвечали. Помню, что несколько раз в четверть она оставляла нас в нашем классе и проводила письменную контрольную работу. По ней, вроде бы и четвертные оценки ставила. Как сейчас мы проводим текущее тестирование студентов.
Кира Сергеевна, пожалуй, единственная из учителей внимательней всего относилась к тем, кто учился у неё на пятёрки. Именно она собрала нас с Сашей Титковым, Яшкой Цукерманом и Володей Левенбергом в начале восьмого класса и сказала, что школу сделают восьмилеткой, а нам придётся учиться в другой школе вместо десяти одиннадцать лет, поэтому она рекомендует нам подзаняться и сдать экстерном за девятый класс в конце восьмого, чтобы остаться в пятой школе и кончить десятилетку. Она пообещала позаниматься с нами и организовать сдачу экзаменов. Мы дружно испугались. Это понятно, тогда мы просто не могли вообразить, как это можно за год сдать два класса. Это казалось немыслимым объёмом. Только теперь я понимаю, что она была права, и все мы вполне могли это сделать. В общем, Кира Сергеевна была уже учителем другого уровня, она учила не школьников своего класса, она думала о судьбах интересных ей, как педагогу, молодых людей. Навсегда она у меня перед глазами. Идёт, как будто плывёт, по залу второго этажа, улыбается и здоровается с нами.
Ну, вот и наступил черед рассказать о нашей классной руководительнице Ольге Михайловне Дёминой. Я всё откладывал, потому что вспоминаю о ней без удовольствия. Но справедливости ради следует сказать, что и она внесла немалый вклад в то, каким я вышел в жизнь. Она единственная из наших учительниц имела прозвище. Именно по прозвищу о ней и вспоминали. Прозвище это было «СемЕдоля». Я нарочно написал так, через «е», как мы произносили, хотя по ботанике мы проходили, что семядоля это зародышевый лист в эмбрионе растения (подсмотрел в интернете, тогда никто из нас не знал, что это такое, хоть и учила она нас ботанике). Прозвище это ей так шло непонятно почему, что никому и в голову не приходило называть её иначе. Она была очень крупная женщина, высокая и широкая в кости. Даже в восьмом классе совсем не все наши мальчики выросли до неё. Волосы у неё были светлые, лёгкие, почти как дым. Она их собирала в пучок, но все равно они образовывали ореол над её головой. Лицо было простое, не отталкивающее и не притягивающее. Глаза серые. Голос громкий, довольно низкий и сильный. Когда она орала на кого-нибудь из нас, мне было очень противно. Наверное, от этого крика понял я, что не дам никому никогда на себя орать. Ну, правда, поводов орать на меня у неё не было.
Преподавала она у нас ботанику, зоологию и анатомию. Кабинет биологии был потрясающе интересным, настоящий музей. Но почему-то именно об этом музее Семедоля нам совершенно не рассказывала. Обычно она сидела напротив учеников за широким столом, который стоял на возвышении. Сзади неё на доске сбоку висели разные плакаты по биологии. Я лучше всего помню плакат с системой кровообращения человека. Очень был противный. Уроки у неё выходили скучные: вызов к доске для проверки, читали ли мы домашнее задание, потом сухой рассказ о новом материале. Осенью и весной она вывозила нас на наш «пришкольный участок». Это был маленький сад и огород, выгороженный среди городских построек высоким забором. Жаль, я тогда не догадался спросить, кто сажал этот сад. Потому что яблони в нем, как мне помнится, были довольно старые. Пришкольный участок находился между дворцом Кирова, двадцать восьмой линией и Средним проспектом. Мы там должны были что-то полоть и копать, хотя на самом деле занималась этим честно одна Ольга Михайловна. Мы же старались укрыться от её глаз и заняться чем-нибудь более интересным.
Прошли годы, забылись мальчишеские обиды, и я хочу сказать спасибо и Ольге Михайловне тоже. Как бы мы к ней не относились, она никогда не сделала никому из нас ничего плохого и честно выполняла свои обязанности учительницы и классного руководителя так, как их понимала. В пятом классе у одного из моих одноклассников Саши Болотникова умерла мама, и он остался совсем один. И весь учебный год, пока он не ушёл из школы в ремесленное училище, за ним присматривала Ольга Михайловна. Ходила по разным чиновным инстанциям, добиваясь ему пенсии, покупала продукты и иногда варила обед – благодаря её заботе Саше удалось сохранить оставшуюся ему комнату, а не потерять её, попав в детский дом. Мне так мама рассказывала.
Как-то уже восьмиклассниками мы выходили из школы поздно после репетиции новогоднего спектакля. На улице давно уже было темно. Вместе с нами в вестибюле собирались домой несколько учительниц, среди них возвышалась и Ольга Михайловна, а в школе ещё оставались и учителя, и ученики, и библиотека работала.
Школа для нас была, как дом, куда можно было прийти в любое время, рассказать о своих проблемах, получить совет и посильную помощь. Нам очень повезло со школой и с небогатым, несытым, но добрым временем 50-х годов ХХ нашего века, когда мы в ней учились.